Неточные совпадения
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно
произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает: во всяком случае, сын
отцу не судья, и в особенности я, и в особенности такому
отцу, который, как ты, никогда и ни в чем не стеснял моей свободы.
Голос Аркадия дрожал сначала: он чувствовал себя великодушным, однако в то же время понимал, что читает нечто вроде наставления своему
отцу; но звук собственных речей сильно действует на человека, и Аркадий
произнес последние слова твердо, даже с эффектом.
— Очинно они уже рискуют, — как бы с сожалением
произнес отец Алексей и погладил свою красивую бороду.
Родители и крестный
отец, держа рюмки в руках, посматривали на гостя с гордостью, но — недолго. Денисов решительно
произнес...
«Что же я тут буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать
отца, вслушивался в шум ресторана за окном. Оркестр перестал играть и начал снова как раз в ту минуту, когда в комнате явилась еще такая же серая женщина, но моложе, очень стройная, с четкими формами, в пенсне на вздернутом носу. Удивленно посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко
произнося слова...
— Никто из присутствующих здесь не
произнес священное слово — отечество! И это ужасно, господа! Этим забвением отечества мы ставим себя вне его, сами изгоняемся из страны
отцов наших.
В ее комнате стоял тяжелый запах пудры, духов и от обилия мебели было тесно, как в лавочке старьевщика. Она села на кушетку, приняв позу Юлии Рекамье с портрета Давида, и спросила об
отце. Но, узнав, что Клим застал его уже без языка, тотчас же осведомилась,
произнося слова в нос...
Глагол — выдумывать, слово — выдумка
отец Лидии
произносил чаще, чем все другие знакомые, и это слово всегда успокаивало, укрепляло Клима. Всегда, но не в случае с Лидией, — случае, возбудившем у него очень сложное чувство к этой девочке.
— Лю…блю! —
произнес Обломов. — Но ведь любить можно мать,
отца, няньку, даже собачонку: все это покрывается общим, собирательным понятием «люблю», как старым…
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду утра, и мне скучна ночь, и я завтра пошлю к вам не за делом, а чтоб только
произнести лишний раз и услыхать, как раздастся ваше имя, узнать от людей какую-нибудь подробность о вас, позавидовать, что они уж вас видели… Мы думаем, ждем, живем и надеемся одинаково. Простите, Ольга, мои сомнения: я убеждаюсь, что вы любите меня, как не любили ни
отца, ни тетку, ни…
Когда я при них
произнес: «Корея», они толпой повторили: «Кори, Кори!» — и тут же, чрез
отца Аввакума, объяснили, что это имя их древнего королевского дома.
— Изыди, отче! — повелительно
произнес отец Паисий, — не человеки судят, а Бог. Может, здесь «указание» видим такое, коего не в силах понять ни ты, ни я и никто. Изыди, отче, и стадо не возмущай! — повторил он настойчиво.
«Один гад съест другую гадину», —
произнес вчера брат Иван, говоря в раздражении про
отца и брата Дмитрия.
—
Отец игумен в настоящий час занят, но как вам будет угодно… — нерешительно
произнес монах.
— А пожалуй что и так, —
произнес отец Паисий вдумчиво, — пожалуй, и плачь, Христос тебе эти слезы послал.
Ему стали предлагать вопросы. Он отвечал совсем как-то нехотя, как-то усиленно кратко, с каким-то даже отвращением, все более и более нараставшим, хотя, впрочем, отвечал все-таки толково. На многое отговорился незнанием. Про счеты
отца с Дмитрием Федоровичем ничего не знал. «И не занимался этим», —
произнес он. Об угрозах убить
отца слышал от подсудимого. Про деньги в пакете слышал от Смердякова…
Отец Паисий стоял над ним и ждал с твердостью.
Отец Ферапонт помолчал и вдруг, пригорюнившись и приложив правую ладонь к щеке,
произнес нараспев, взирая на гроб усопшего старца...
Я бы на дуэли из пистолета того убил, который бы мне
произнес, что я подлец, потому что без
отца от Смердящей произошел, а они и в Москве это мне в глаза тыкали, отсюда благодаря Григорию Васильевичу переползло-с.
Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я
произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у
отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
— Что ты? Я не помешан в уме, — пристально и даже как-то торжественно смотря,
произнес Дмитрий Федорович. — Небось я тебя посылаю к
отцу и знаю, что говорю: я чуду верю.
Но так как он оскорбил сию минуту не только меня, но и благороднейшую девицу, которой даже имени не смею
произнести всуе из благоговения к ней, то и решился обнаружить всю его игру публично, хотя бы он и
отец мой!..
— А грузди? — спросил вдруг
отец Ферапонт,
произнося букву г придыхательно, почти как хер.
— Я должен вам сообщить, —
произнес тоже дрожащим голосом Алеша, — о том, что сейчас было у него с
отцом. — И он рассказал всю сцену, рассказал, что был послан за деньгами, что тот ворвался, избил
отца и после того особенно и настоятельно еще раз подтвердил ему, Алеше, идти «кланяться»… — Он пошел к этой женщине… — тихо прибавил Алеша.
В келье у преподобного
отца Зосимы, увлекшись своею несчастною родственною распрей с сыном, он
произнес несколько слов совершенно некстати… словом сказать, совершенно неприличных… о чем, как кажется (он взглянул на иеромонахов), вашему высокопреподобию уже и известно.
Сестрицы, в сопровождении
отца, поднимаются по лестнице, бледнея при одной мысли о предстоящей встрече с матушкой. И действительно, забежав вперед, мы довольно явственно слышим, как последняя сквозь зубы, но довольно внятно
произносит...
Замечательно, что среди общих симпатий, которые стяжал к себе Половников, один
отец относился к нему не только равнодушно, но почти гадливо. Случайно встречаясь с ним, Федос обыкновенно подходил к нему «к ручке», но
отец проворно прятал руки за спину и холодно
произносил: «Ну, будь здоров! проходи, проходи!» Заочно он называл его не иначе как «кобылятником», уверял, что он поганый, потому что сырое кобылье мясо жрет, и нетерпеливо спрашивал матушку...
Отец вылезает у подъезда из возка, крестится на церковь и спрашивает, были ли службы на первой неделе. Матушка тоже крестится и
произносит...
— Тс! ничего, ничего, любезнейшая Хавронья Никифоровна! — болезненно и шепотно
произнес попович, подымаясь на ноги, — выключая только уязвления со стороны крапивы, сего змиеподобного злака, по выражению покойного
отца протопопа.
Вдова тоже приходила к
отцу, хотя он не особенно любил эти посещения. Бедная женщина, в трауре и с заплаканными глазами, угнетенная и робкая, приходила к матери, что-то рассказывала ей и плакала. Бедняге все казалось, что она еще что-то должна растолковать судье; вероятно, это все были ненужные пустяки, на которые
отец только отмахивался и
произносил обычную у него в таких случаях фразу...
По уходе старика
отец долго задумчиво ходил по комнатам, а затем, остановившись,
произнес сентенцию...
Однажды мать взяла меня с собой в костел. Мы бывали в церкви с
отцом и иногда в костеле с матерью. На этот раз я стоял с нею в боковом приделе, около «сакристии». Было очень тихо, все будто чего-то ждали… Священник, молодой, бледный, с горящими глазами, громко и возбужденно
произносил латинские возгласы… Потом жуткая глубокая тишина охватила готические своды костела бернардинов, и среди молчания раздались звуки патриотического гимна: «Boźe, coś Polskę przez tak długie wieki…»
Ни
отец, ни мать не
произносили так часто и родственно имя божие.
— Ардалион Александрович Иволгин, — с достоинством
произнес нагнувшийся и улыбающийся генерал, — старый, несчастный солдат и
отец семейства, счастливого надеждой заключать в себе такую прелестную…
— Я постараюсь быть им, и
отец мне никогда не откажет в том, —
произнес Павел, почти нехотя засовывая деньги в карман. Посидев еще немного у дяди и едва заметив, что тот утомился, он сейчас же встал.
— Ах, боже мой, боже мой! —
произнесла, вздохнув, Александра Григорьевна. — России, по-моему, всего нужнее не ученые, не говоруны разные, а верные слуги престолу и хорошие христиане. Так ли я, святой
отец, говорю? — обратилась она к настоятелю.
— Ну да, я знал, что это дяденька все! —
произнес он. — Одни ведь у него наставленья-то тебе:
отец у тебя — дурак… невежда…
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть с
отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль,
произнес...
Сочинение это произвело, как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель показал его директору; тот — жене; жена велела выгнать Павла из гимназии. Директор, очень добрый в сущности человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав совет учителей и бледный, с дрожащими руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный суд в древних Афинах, в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили головы, а
отец Никита
произнес, хохоча себе под нос...
— Я знаю, Нелли, что твою мать погубил злой человек, злой и безнравственный, но знаю тоже, что она
отца своего любила и почитала, — с волнением
произнес старик, продолжая гладить Нелли по головке и не стерпев, чтоб не бросить нам в эту минуту этот вызов. Легкая краска покрыла его бледные щеки; он старался не взглядывать на нас.
— Вот уж это и нехорошо, моя милая, что вы так горячитесь, —
произнес он несколько дрожащим голосом от нетерпеливого наслаждения видеть поскорее эффект своей обиды, — вот уж это и нехорошо. Вам предлагают покровительство, а вы поднимаете носик… А того и не знаете, что должны быть мне благодарны; уже давно мог бы я посадить вас в смирительный дом, как
отец развращаемого вами молодого человека, которого вы обирали, да ведь не сделал же этого… хе, хе, хе, хе!
— Ее мать была дурным и подлым человеком обманута, —
произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. — Она уехала с ним от
отца и передала отцовские деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее не оставил и помогал ей до самой своей смерти. А когда он умер, она, два года тому назад, воротилась назад к
отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? — спросил он отрывисто.
Тщетно заливался дьячок, выводя руладу за руладой, тщетно вторил ему пономарь, заканчивая каждый кант каким-то тонким дребезжаньем, очень похожим на дребезжанье, которым заканчивает свой свист чижик; тщетно сам
отец Павлин вразумительно и ясно
произносил возгласы...
— Что ж история его с сыном?.. Кто может
отца с детьми судить? Никто, кроме бога! —
произнес Петр Михайлыч, и лицо его приняло несколько строгое и недовольное выражение.
Она супруга дяди, который так походит на
отца, великого Гамлета, как я на Геркулеса!» —
произнес трагик с одушевлением.
— Для меня он умер! —
произнесла она, опуская руки. — У меня был
отец, — продолжала она, — и печаль по мне умертвила его…
Когда исповедь кончилась и я, преодолев стыд, сказал все, что было у меня на душе, он положил мне на голову руки и своим звучным, тихим голосом
произнес: «Да будет, сын мой, над тобою благословение
отца небесного, да сохранит он в тебе навсегда веру, кротость и смирение. Аминь».
«Ба!» — воскликнул он вдруг, ударив себя по лбу и тем тоном, каким некогда Архимед
произнес эврика! — и эврика Аггея Никитича состояла в том, что он вспомнил о тяжелейших карманных золотых часах покойного
отца, а также о дюжине столовых ложек и предположил часы продать, а ложки заложить.
— Это распределить нетрудно, —
произнес в сильном раздумье
отец Василий, — но избранное вами место в церкви я нахожу совершенно невозможным… Если бы даже во время процветания масонства я допустил в храме, мною заведоваемом, собрание ложи, то и тогда бы меня по меньшей мере что расстригли…
— Нет, я не отказываюсь ни от того, ни от другого, —
произнес мрачным тоном
отец Василий, — я тот же остаюсь масон и в придаток к тому — православный поп; но уразумейте меня, gnadige Frau: я человек и потому не вполне себе верю; не могу, например, утверждать, что исповедуемое мною вероучение непогрешимо: напротив того, я верую и, вместе с тем, ищу.
— И верьте!.. Это очень хорошо с вашей стороны, —
произнесла gnadige Frau, как бы поучавшая
отца Василия, а не он ее.